Главный местечковый записыватель Щюра был вне себя. Перед ним лежала газета, которую он зачитывал своим собутыльникам Моне и Мине.
– Дальше этот негодяй пишет «…не имея морального права поучать, он резонёрствует по поводу людей, неизмеримо выше его… Не имея таланта ни в одно м виде искусства, он берётся судить истинных творцов…»
– А почему ты думаешь, что это написано о тебе? – пожала плечами Мина.
– Я знаю это! – выпалил Щюра.
– Значит, это правда? – ухмыльнулась Мина.
– Нет! Это ложь! – выходил из себя главный записыватель.
– Значит, надо подавать иск в суд, – радостно подытожил Моня, уголовное дело на которого по очередному избиению искусственно затягивалось для достижения срока давности, – и снова к нам потекут денежки из кармана очередного лоха-правдоискателя!
– Почему кузнечика?! – возмущался Щюра.
– Потому что допрыгался, – терпеливо объясняла Мина, – всю жизнь он на кого–то прыгал… Когда это было разрешено, – прыгал на Бога, потом стал прыгать на власть в стране… От прыжков этих никакого толка, как и от прыжков настоящего кузнечика – поэтому похороны подобных типов я и называю похоронами кузнечика… Стих по случаю уже написал? – последний вопрос был адресован Щюре – большому мастаку стишков на тему похорон, дней памяти и водружения памятных плит.
– Написал, – чувствуя издевательство, пробурчал главный записыватель и начал читать свой бездарный бред нарочито приподнятым тоном:
– Он работал природоохранным прокурором…
На следующее утро Щюра с утра накатил стакан коньяка, потом выпили на квартире покойника, потом крепко хлебнул в автомобиле какого-то начальника, следующего за катафалком… На кладбище Щюру окончательно развезло. Ему стало некомфортно в толпе, и он отдалился вглубь кладбища, где присел на скамеечку перед бронзовым изваянием мордатого мужика, установленного на могиле, со всех сторон поросшей сорняком.
– Допрыгался, кузнечик, – пробормотал Щюра, противно рассмеялся глупой шутке и заснул…
Проснувшись, Щюра долго не мог понять, где находится – он лежал в пожухлой сорной траве рядом со скамейкой, а на фоне звёздного неба темнел мужской силуэт.
– Эй, мужик, где мы? – спросил Щюра и, не дождавшись ответа, начал тяжело подниматься. Он проверил карманы – они были пусты – пропал дорогущий сотовый, деньги, документы, с лацкана пиджака испарился депутатский значок.
– Сволочи! – возмутился главный записыватель, уже понявший, что находится на кладбище.
– Люди злы и грубы, – прозвучал нежный голос совсем рядом, – а цветы – ранимы и несчастны…
Щюра резко повернулся и чуть не столкнулся с молодой женщиной с невыразимо грустными глазами.
– Меня здесь обворовали, пока я отдыхал, – пожаловался главный записыватель.
– Никогда не слышала, чтобы на кладбище так отдыхали…
– А я никогда не слышал, чтобы молодые женщины мотались по ночному кладбищу…
Закончить мысль Щюре не дали четверо бомжей, появившихся на аллее, проходящей совсем близко от могилы, где отдыхал Щюра, а теперь стоял он и таинственная незнакомка. Но бомжи словно и не замечали её.
– Эй ты, хмырь болотный, снимай штаны – они Витьку нужны… Он в своих до Иссык-Куля не доберётся, – заявил самый крупный из бомжей, тогда как остальные окружили Щюру, чтобы пресечь возможное бегство.
– Вы бы женщины хоть постеснялись, – заявил депутат-коммунар, чтобы переключить внимание бомжей, – а потом, что вам понадобилось на горном озере Киргизии?
– Какая женщина? – оживились бродяги, но, не обнаружив женщины рядом, продолжили, – снимай штаны, фраер дешёвый, и побыстрей, а то и трусы снимем.
Проклиная всё на свете, Щюра снял итальянские брюки, а взамен получил штопанные-перештопанные брюки Витька.
После этого неравноценного обмена бродяжки ушли, как они выразились, на раскопки.
– Вы трус и подлец, – тихо произнесла женщина, когда они с Щюрой остались вдвоём, – вы очень похожи на большевиков с их красным террором и грабежами…
– Ты – что? – не догнал главный записыватель.
– Я призрак Верочки Холодной… Мы с Зиночкой Гиппиус, находясь в другой реальности, не перестаём интересоваться судьбами искусства в России современной, чтобы при возможности воспрепятствовать негативным процессам, запущенным ещё большевиками…
– Что ты можешь сделать, пустышка? – рассмеялся Щюра, хотя смеяться надо было над ним – жирным боровом в драных штанах, разукрашенных пятнами самого сомнительного происхождения. – Я уже утром переоденусь в нормальную одежду, а все мои документы к вечеру будут восстановлены…
– Эти бомжи – не наша работа, – вздохнула Вера, – мы работаем на нашем уровне. Мы постепенно будем разрушать защиту, созданную для тебя твоим дружком Мальвиной… Астральные сущности наших помощников проникнут в сознание полицейских, судейских, чиновников различных администраций и втолкуют им, что помощь бесталанным борзописцам ничего не приносит, кроме вреда, порочит их и не компенсирует тех подачек, которые они имеют за защиту твоих преступлений, среди которых мошенничество с бюджетными средствами – самые невинные…. Мы – артисты и поэты Серебряного века внедряемся в сознание местечковых работников культуры, немного расширяем их примитивные познания и горизонты… Это сизифов труд, но рано или поздно даже эти примитивы начнут понимать, что ты – даже не существо с каверной внутри, а чёрная дыра, поглощающая всё позитивное, конструктивное, высокодуховное из мира, которому не повезло с тем, что в нём ходится, ест, пьёт и гадит такой урод как ты… Твоё существование станет ужасным и ты исчезнешь…
Утром Щюра добрался домой и в обед уже возместил всё похищенное бродягами, а вечером сидел за общим столом с собутыльниками Моней и Миной.
AST-NEWS.ru
– Дальше этот негодяй пишет «…не имея морального права поучать, он резонёрствует по поводу людей, неизмеримо выше его… Не имея таланта ни в одно м виде искусства, он берётся судить истинных творцов…»
– А почему ты думаешь, что это написано о тебе? – пожала плечами Мина.
– Я знаю это! – выпалил Щюра.
– Значит, это правда? – ухмыльнулась Мина.
– Нет! Это ложь! – выходил из себя главный записыватель.
– Значит, надо подавать иск в суд, – радостно подытожил Моня, уголовное дело на которого по очередному избиению искусственно затягивалось для достижения срока давности, – и снова к нам потекут денежки из кармана очередного лоха-правдоискателя!
На этот раз вечер-попойка в офисе записывателей оказался куцым, – на следующий день Щюре надо было участвовать в похоронах очередного коммунара-перестарка.Подобные мероприятия Мина называла «похоронами кузнечика».
– Почему кузнечика?! – возмущался Щюра.
– Потому что допрыгался, – терпеливо объясняла Мина, – всю жизнь он на кого–то прыгал… Когда это было разрешено, – прыгал на Бога, потом стал прыгать на власть в стране… От прыжков этих никакого толка, как и от прыжков настоящего кузнечика – поэтому похороны подобных типов я и называю похоронами кузнечика… Стих по случаю уже написал? – последний вопрос был адресован Щюре – большому мастаку стишков на тему похорон, дней памяти и водружения памятных плит.
– Написал, – чувствуя издевательство, пробурчал главный записыватель и начал читать свой бездарный бред нарочито приподнятым тоном:
Он правду нёс по белу свету
И правду он таки донёс.
Мы убедиться можем в этом,
Увидев рощу и утёс,
Им сохранённые потомкам,
Спасённые от рук ханыг,
От тех отъявленным подонков,
Которым он и делал втык…
– Он работал природоохранным прокурором…
На следующее утро Щюра с утра накатил стакан коньяка, потом выпили на квартире покойника, потом крепко хлебнул в автомобиле какого-то начальника, следующего за катафалком… На кладбище Щюру окончательно развезло. Ему стало некомфортно в толпе, и он отдалился вглубь кладбища, где присел на скамеечку перед бронзовым изваянием мордатого мужика, установленного на могиле, со всех сторон поросшей сорняком.
– Допрыгался, кузнечик, – пробормотал Щюра, противно рассмеялся глупой шутке и заснул…
Проснувшись, Щюра долго не мог понять, где находится – он лежал в пожухлой сорной траве рядом со скамейкой, а на фоне звёздного неба темнел мужской силуэт.
– Эй, мужик, где мы? – спросил Щюра и, не дождавшись ответа, начал тяжело подниматься. Он проверил карманы – они были пусты – пропал дорогущий сотовый, деньги, документы, с лацкана пиджака испарился депутатский значок.
– Сволочи! – возмутился главный записыватель, уже понявший, что находится на кладбище.
– Люди злы и грубы, – прозвучал нежный голос совсем рядом, – а цветы – ранимы и несчастны…
Щюра резко повернулся и чуть не столкнулся с молодой женщиной с невыразимо грустными глазами.
– Меня здесь обворовали, пока я отдыхал, – пожаловался главный записыватель.
– Никогда не слышала, чтобы на кладбище так отдыхали…
– А я никогда не слышал, чтобы молодые женщины мотались по ночному кладбищу…
Закончить мысль Щюре не дали четверо бомжей, появившихся на аллее, проходящей совсем близко от могилы, где отдыхал Щюра, а теперь стоял он и таинственная незнакомка. Но бомжи словно и не замечали её.
– Эй ты, хмырь болотный, снимай штаны – они Витьку нужны… Он в своих до Иссык-Куля не доберётся, – заявил самый крупный из бомжей, тогда как остальные окружили Щюру, чтобы пресечь возможное бегство.
– Вы бы женщины хоть постеснялись, – заявил депутат-коммунар, чтобы переключить внимание бомжей, – а потом, что вам понадобилось на горном озере Киргизии?
– Какая женщина? – оживились бродяги, но, не обнаружив женщины рядом, продолжили, – снимай штаны, фраер дешёвый, и побыстрей, а то и трусы снимем.
Проклиная всё на свете, Щюра снял итальянские брюки, а взамен получил штопанные-перештопанные брюки Витька.
После этого неравноценного обмена бродяжки ушли, как они выразились, на раскопки.
– Вы трус и подлец, – тихо произнесла женщина, когда они с Щюрой остались вдвоём, – вы очень похожи на большевиков с их красным террором и грабежами…
Женщина замахнулась на святое для Щюры и он стерпеть этого не мог – сделав пару шажков в её сторону, чтобы незаметно сократить дистанцию, он резко выбросил свой жирный кулак в её миловидное лицо.Кулак прошёл сквозь лицо.
– Ты – что? – не догнал главный записыватель.
– Я призрак Верочки Холодной… Мы с Зиночкой Гиппиус, находясь в другой реальности, не перестаём интересоваться судьбами искусства в России современной, чтобы при возможности воспрепятствовать негативным процессам, запущенным ещё большевиками…
– Что ты можешь сделать, пустышка? – рассмеялся Щюра, хотя смеяться надо было над ним – жирным боровом в драных штанах, разукрашенных пятнами самого сомнительного происхождения. – Я уже утром переоденусь в нормальную одежду, а все мои документы к вечеру будут восстановлены…
– Эти бомжи – не наша работа, – вздохнула Вера, – мы работаем на нашем уровне. Мы постепенно будем разрушать защиту, созданную для тебя твоим дружком Мальвиной… Астральные сущности наших помощников проникнут в сознание полицейских, судейских, чиновников различных администраций и втолкуют им, что помощь бесталанным борзописцам ничего не приносит, кроме вреда, порочит их и не компенсирует тех подачек, которые они имеют за защиту твоих преступлений, среди которых мошенничество с бюджетными средствами – самые невинные…. Мы – артисты и поэты Серебряного века внедряемся в сознание местечковых работников культуры, немного расширяем их примитивные познания и горизонты… Это сизифов труд, но рано или поздно даже эти примитивы начнут понимать, что ты – даже не существо с каверной внутри, а чёрная дыра, поглощающая всё позитивное, конструктивное, высокодуховное из мира, которому не повезло с тем, что в нём ходится, ест, пьёт и гадит такой урод как ты… Твоё существование станет ужасным и ты исчезнешь…
Утром Щюра добрался домой и в обед уже возместил всё похищенное бродягами, а вечером сидел за общим столом с собутыльниками Моней и Миной.
Началась обычная пьянка, лишь слегка завуалированная под весёлую дружескую вечеринку.Щюра пил и ел особенно жадно, словно хотел заполнить пустоту внутри себя, и поэтому не замечал взглядов, которыми обменивались иногда Моня и Мина, а если бы заметил, то прочитал бы в них всю ужасную правду о себе – бездарном паразите, годным только на то, чтобы стать осмеянным и опозоренным по всем своим грехам.
Рос Эзопов, астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», №21 (731), 2017 г.