Местный руководитель союза записывателей Щюра большое значение придавал своему происхождению. Под властью коммунистов он гордился своим интернациональным происхождением. Женщины из рода Щюры, исходя из его откровенных рассказов, с большим удовольствием отдавались цыганам, евреям, лицам кавказской национальности, чукчам и даже залётным эвенкам. Мужчины были гораздо разборчивее, они имели немок, француженок, калмычек, буряток и откровенных шалав дворянского происхождения из Средней полосы.
Интернациональность Щюры была налицо – волнистая чернявая причёска, узкие маленькие глазки. Немного портил картину нос картошкой – следствие детского увлечения ковырянием в носу сразу двумя-тремя пальцами одновременно.
Интернациональное происхождение записывателя в советские времена являлось верной гарантией его идеологической чистоты и близости к народным истокам.
Щюра писал стихи о всесокрушающей дружбе народов, о Светлом будущем всего человечества, о ратном подвиге и созидательном труде.
Многочисленная родова Щюры с нетерпением ждала, когда он станет выдающимся записывателем, когда его песни под музыку и без музыки станут целыми днями звучать по радиоточкам… Они ожидали, что Щюра поможет стать записывателями своим родным и близким, потому что быть записывателем приятнее, чем водить бульдозер или мыть полы… Были надежды, что Щюру примут в родную партию и выдвинут в руководство обкома. В этом случае тётя Дуся – негласная глава родовы – ожидала, что её не будут больше гонять с семечками от автобусной остановки. А вот ненормальный папаня Щюры, который форсировал все реки исключительно в одних ботинках, надеялся на военно-боевую карьеру своего отпрыска.
От армии Щюра сумел откосить, а вот с приёмом в родную партию ничего не вышло. Но строительство коммунизма неожиданно завершилось полным развалом и распадом…
Вся щюрина родова была разочарована и приуныла.
Когда в стране воцарился капитализм и православие, Щюра не растерялся – сразу стал потомственным казаком, закоренелым христианином и чистокровным русичем. Волосы каким-то чудом потеряли свою волнистость, были отпущены усы, в говорке Щюры появились заковыристые церковно-славянские словечки.
Родова Щюры не отставала от него. Со стен жилищ этих предприимчивых людей исчезли портреты Ленина, Сталина, а в углах всех жилых и нежилых помещений появились иконочки, вырезанные из журналов. Тётя Дуся исправно посещала воскресные и праздничные богослужения, ухитряясь продавать семечки, не выходя из храма. Во всём остальном вся щюрина родова продолжала жить обычной советской жизнью: где можно – воруя, где можно – продавая краденое, стараясь не переработать, опасаясь тех, кто рядом и не замечая тех, кто далеко.
А вот Щюра с недоверием принюхивался к свежему дыханию новой жизни.
Жить-то, несмотря на все реформы и либерализацию цен, стало, по мнению Щюры, гораздо хуже. А раз хуже, значит, должен быть определён виновный или, что ещё лучше – виновные.
Щюра решил, что виновными в ухудшении жизни могли быть только евреи – народ, который после рассеяния вавилонского живёт буквально по всему миру. Об этом мало кто знает, но евреи вроде бы не открывая Америки, стали там жить за две тысячи лет до открытия этой Америки. Но главное не в этом. Щюра начал обличать евреев во всех смертных грехах, а среди прочего – в Великой Октябрьской Социалистической революции 1917 года. Для обличения евреев Щюра втёрся в доверие к руководителям печатного органа местного гиганта добывающей промышленности, стал ведущим специалистом и комментатором всего на свете. Из номера в номер Щюра «мочил» евреев, показывал их в самом неприглядном виде, вспоминал все грехи, которыми они опозорились перед всем человечеством, он даже раскопал такой постыдный факт, что группа евреев в 20-х годах прошлого века вступила в ряды Ку-клукс-клана, выдав себя за чистокровных немцев. Эти псевдонемцы стали самыми жестокими врагами чернокожего населения США, но когда их разоблачили и решили линчевать, – потому что в ККК не особенно любят и евреев, хотя они и светлокожие, – то скрылись от расправы и прятались на ферме чернокожей семьи, которую сами в своё время хотели покарать… Короче, неизвестно, чем кончилась история евреев из ККК, но Щюру тоже разоблачили и на него завели уголовное дело за разжигание. Щюре реально светила пара лет колонии, потому что свой юдофобский бред он тиражировал в десятках тысячах экземпляров в городе, где евреев было раз, два и обчёлся… То есть вся организационная работа была выполнена Щюрой впустую. Не было аудитории, а если и была, то её поднимать было не на кого.
Как выяснилось впоследствии, среди евреев, живших в одном городе с Щюрой, была его родова тётя Дуся. Она хоть и торговала на улице семечками, была чистокровной иудейкой. После этого Щюра неожиданно понял, что и его мама – еврейка.
От уголовной ответственности Щюру отмазали, завербовав в добровольные помощники правоохранительных органов. Об этом важном событии вскоре узнала вся родова. Оказалась, что тётя Дуся уже сорок лет является лучшим сексотом района и не думает сдаваться.
А Щюре как добровольному помощнику дали задание разоблачать враждебные происки народов Кавказа и Средней Азии. Это задание было для Щюры совсем несложным, потому что ему как записывателю надо было хоть что-то записывать. И он записал сразу несколько публицистических книг, которые при помощи Мальвины и издал за бюджетный счёт.
Книги вроде и издали, но в то же время словно и не издавали, потому что в торговлю они не пошли, а распространялись только в частном порядке. Щюра их дарил своим знакомым собутыльникам, вручал на полутворческих встречах.
Книги эти записывательской славы не прибавили, но Щюра стал известен, как крутой русский националист. Ведь в его публицистике кавказцы и азиаты выглядели оккупантами, захватчиками и насильниками, с которыми надо бороться и во всех регионах организовывать приграничные зоны с колючей проволокой. К Щюре потянулись люди национально-повёрнутые, которых впоследствии по наводке Щюры брали и сажали. Эти несчастные, сообразив, что к чему, вопили: «А почему Щюру-то не берёте?», но ответа не получали, потому что вопросы в правоохранительных органах только следователи задают, а отвечают исключительно подследственные.
Родова Щюры также преисполнилась патриотизма националистического. Все от мала до велика вместо обычного «здорово» вскрикивали при встречах «Слава Руси!», а на заборах и стенах писали исключительно «Покупай только у русских». Тётя Дуся, позабыв о своих иудейских корнях, сделала наколку свастики на правом плече и побрилась наголо.
На общих сборищах родовы, где присутствовал и Щюра, пили водку и мечтали о том, чтобы куратор главного записывателя и нациста региона приказал образовать дворянское гнездо и возродить крепостнические идеалы с оброками, барщиной и поркой за недоимки.
- Это уже было, – морщился Щюра, – но у нас в регионе не сложилось.
Счастье действительно было рядом: Щюра приглядел тогда титул графа, в геральдической палате заказал герб. Щюра мог бы реально подняться над быдлом, частью которого он к своему стыду пребывал всю жизнь. Мальвина мог бы в этом случае организовать родовое имение. Щюра стыдился себе признаться, но понимал одно: став графом, он раз и навсегда распрощался бы со своей родовой. Можно было найти новых родственников, более подходящих, чем тётя Дуся с её откровенно вахлацкими ухватками.
Щюра жил своей жизнью, обрастая якобы изданными книгами, на самом деле совсем и не изданными, всё больше погружаясь в тенёты лжи, лицемерия и откровенной подлости, не замечая, что параллельно с его никчёмной и ядовитой жизнью развивалось новое общество по вечным законам гармонии и разума.
Так что однажды куратор с горечью объявил, что теперешний курс оперативной работы ориентирован на толерантность, граничащую с интернационализмом, но гораздо выше и нравственнее этого изобретения коммунаров. Ведь интернационализм – это всего лишь маска, которую можно снимать и надевать в зависимости от обстоятельств, а толерантность – это внутреннее убеждение и результат воспитания, которых у Щюра отродясь не было.
- Дан приказ – ему на запад, – пропел куратор, – а ей в другую сторону…
Для Щюры слова куратора звучали приказом.
На следующий день Щюра начал обход местных национальных обществ на предмет сотрудничества национальных дарований с союзом записывателей.
Уже через месяц Щюре подогнали на предмет перевода целую кучу стихов подающих надежду поэтов Севера, Востока и Кавказа с аккуратно выполненными подстрочниками.
- Что же это за перевод?! – возмущалась Мина во время вечернего застолья. – Ты не знаешь ни одного языка! Борис Пастернак знал английский, французский, немецкий, испанский и грузинский языки и, пользуясь этими знаниями, переводил Шекспира, Байрона, Верлена, Гёте, Шиллера, Рильке, Кельдерона, Бараташвили, Табидзе…
- А польских поэтов всё равно переводил по подстрочникам! – блеснул эрудицией Моня.
- А какая разница? – пожимал жирными плечами Щюра. – Я – мастер перевода!
- Деревянные стихи, - хмыкнула Мина. – Гнилой перевод.
- Всем нравится, – вяло защищался Щюра, который давным-давно привык к тому, что Мина по пьяной лавочке устраивает ему творческую выволочку…
Издание переводов национальных поэтов было оформлено под Щюру – на обложке красовалось только его имя.
- Вот она – толерантность! – горделиво подбоченивался Щюра. – Они – захватчики и оккупанты, а я их перевожу!
У родовы с толерантностью всё было в порядке. Тётя Дуся как покупала свежие семечки подсолнуха у дагестанок, так и продолжала покупать.
Очередное собрание родовы открыла тётя Дуся.
- Чувствуется, что коммунизм возвращаются, – заявила она, не переставая лузгать семечки.
Когда расходились после долгого застолья, прошедшего на квартире тёти Дуси, хозяйка оттянула Щюру в сторону.
- Племяш, – громко зашептала она, – скажи на милость – американцы семечки грызут или только жвачкой питаются?
- Не знаю, – по-пьяному понимающе кивнул главный записыватель, – но я уже полгода как хожу на уроки английского… Надо готовиться…
Щюра сел в такси, которое вызвала хозяйственная Мина, и рассмеялся, когда Мина прочитала по памяти:
Доживая последние годы,
Об одном я как прежде пекусь:
Мордобой не выходит из моды,
А садизм просто входит во вкус.
Озираясь вокруг напоследок
И забыв про закон «не убей»
Выхожу я как дальний мой предок
Избивать ненавистных людей…
- В точку! – зло рассмеялась Мина. – Про тебя стишок-то, толерантный ты наш!
Рос Эзопов, Астраханский областной общественно-политический еженедельник «Факт и компромат», № 10 (668)